Классическим местом, определяющим, что такое «человек», является самое начало Библии, вторая глава книги Бытия, где говорится о сотворении человека. Это всего один стих о том, что сотворил Бог Адама из праха земного и вдунул в лице ему дыхание жизни, и стал Адам душою живою. Если мы более тщательно разберем этот текст в оригинале, а не в синодальном переводе, то заметим следующее. Слово «Адам», которое у нас воспринимается как имя собственное, в еврейском языке означает просто «человек». И сотворил Бог человека, по-еврейски – Адама, из праха земного. В оригинале стоит слово «адама», что означает почва, пахотная земля. То есть «сотворил Бог Адама из адама». Здесь игра слов, которая привязывает самого человека, Адама, к земле. Тем самым говорится, что человек полностью и целиком перстный. Уже в самом названии «человек» звучит слово «земля». Это говорит о том, что он материален, земной. Сотворил Бог человека из праха земного и вдунул в лицо ему дыхание жизни. Если мы будем опять переводить буквально, то получится: «и стал дышать ему в ноздри дыханием жизни». За этим, на первый взгляд, по-детски выраженным представлением о жизни, стоит очень глубокое древнее размышление о том, что такое жизнь, чем отличается живое от неживого. Вот почему «камень не дышит», то есть он не движется. А вот наша грудь опускается и поднимается. И не только наша, но и грудь любого животного, любого насекомого тоже движется. Почему? Древний человек объяснял это тем, что, наверное, кто-то качает туда этот воздух и выкачивает, как насосом, туда-сюда, туда-сюда. Это дыхание, которое придает человеку само движение жизни. Но мы не видим вокруг таких источников, которые накачивали бы нам в легкие воздух. Значит, этот источник сверхъестественный, Божественный.

«И стал человек душою живою». Слово «душа» здесь лишено каких бы то ни было платонических моментов. Сейчас у нас слово «душа» понимается чаще всего платонически, как некая субстанция, которая со смертью человека отлетает куда-то и существует где-то. Но ничего подобного в Библии нет, это платоническое учение, греческое. Душа, дыхание, дух – это однокоренные слова. Если мы будем переводить, опять же, буквально, получится: «и стал человек дышащим живым существом». Это второе предложение говорит о том, что как живое существо, как собственно человек, он полностью привязан к Богу и зависит от Него. Без Бога он так и остался бы пахотной землей, адама, и больше ничего. А вот слова из псалма: «Отымеши дух Твой, и исчезнут, и в персть свою возвратятся», когда Бог перестает дышать нам в ноздри, следуя библейским словам, тогда человек умирает и возвращается в свою персть, откуда взят. Один из видных богословов ХХ века назвал это место Библии «логус классикус», т.е. классическое место библейской антропологии. Антропология претерпевала некоторое развитие на протяжении тысячелетий, пока не достигла своей вершины в конце Библии, в Новом Завете. Наилучшим образом антропология, учение о человеке, выражена в посланиях апостола Павла. Остановимся на этом, потому что послания апостола Павла в богословии наиболее изучены. Выделим сначала в новозаветной библейской антропологии (не путайте с церковной антропологией, это разные вещи). Выделим те основные моменты, которые могут показаться необычными для читателя Библии, весьма отличными от наших традиционных представлений о человеке. Первые христиане, конечно, были из Иудеи: апостолы, палестинское христианство, иерусалимская церковь. Но постепенно, благодаря усилиям апостолов, прежде всего, апостола Павла, тринадцатого апостола, христианство переходит в языческий мир, который ничего о Библии не знал. Библейское богословие для них было абсолютно неведомо. Древняя античная европейская история, согласно немецкой классификации конца XVIII века, делится на три периода: архаический (времена Гомера, до VI века), классический (эпоха классических философов, трагиков, как Эсхил, Софокл, Евклид, приблизительно до Александра Македонского, т.е. до IV века) и эллинистический период, который начался сразу после смерти Александра Македонского и кончился нашествием варваров и окончательным крушением Римской империи. Христианство попадает в эллинистический период – это I век нашей эры. В это время все многонациональное, многоязычное население Римской империи обладало неким культурным единством. У них был общий культурный язык – греческий. Люди могли не знать государственного, латинского языка, но греческий язык знали абсолютно все, на нем общались, торговали. Греческая архитектура, скульптура, греческая языческая религия захватили абсолютно всю Римскую империю, все население. Даже Палестина, даже Иудея были в значительной степени эллинизированы. И все же среди первых христиан господствовало не столько эллинистическое сознание, сколько библейское. С детства все учили Библию, наизусть учили псалмы, пророков и, уж конечно, Тору, Пятикнижие, Закон Моисея. Все это впитывалось с молоком матери. Во всяком случае, иудеи, взрослые мужчины должны были знать еврейский язык. Хотя говорили все по-арамейски, но библейский еврейский язык знали. Может быть, не всегда умели читать, но на слух, когда в синагогах читалась Библия, воспринимали. И вот, подошел 70-ый год I века, царствование императора Веспассиана, когда был разрушен Иерусалим, Храм сметен с лица земли. Плугом прошли по тому месту, где был святой город. Все евреи были либо убиты, либо проданы в рабство, либо изгнаны из Палестины. Началось великое рассеяние, которое продолжалось до недавнего времени, оно тянется и до сих пор. Иудейский библейский элемент из христианства тоже выдохся. Массы язычников (галаты, греки, римляне, галлы, германцы и другие) хлынули в Церковь. Церковь из иудео-христианской превратилась в языко-христианскую. Этот процесс начался с апостола Павла. Разумеется, в христианство с самого начала, с конца I века хлынуло греческое мировоззрение, греческая философия. Благодаря тому, что Библия была переведена на греческий язык («перевод семидесяти»), все население Римской империи могло читать Библию. Это способствовало немалому успеху распространения христианства. Читали Библию на греческом языке, более или менее понимали, слова-то понятные, но за этими словами скрывалось нечто другое. За ними скрывалось библейское, иудейское мировоззрение, которое воспринималось уже в новом ключе эллинистической философии. Влияние эллинизма, греческой культуры было естественным следствием перемещения центра тяжести христианства из Палестины в эллинистический языческий мир. А для этого мира, для эллинизма с глубокой древности был характерен дуализм. Это слово является ключевым для всей последующей христианской европейской культуры.

Что такое дуализм? Мир не един по своей природе, а двойствен. То, что мы видим – это материальный мир, материальная природа, но есть еще и идеальный мир. Согласно Платону, это мир идей, идеи вечны, неизменны, нетленны, божественны. А материальный мир временный, преходящий, тленный. Материальный мир был бы хаотичным и непознаваемым, если бы идеи не воплощались в этом мире. Это замечательное философское учение о космическом дуализме. Итак, существуют две природы, они взаимосвязаны, но разные по своей сущности. Соответственно, и взгляд на человека тоже был дуалистичен. Антропологический дуализм можно охарактеризовать очень древним греческим высказыванием: «сома – сима». По-русски это означает «тело – гроб». Гроб чего? Естественно, души, той идеальной субстанции, которая воплощена в этом теле. Тело тленно, временно, оно разлагается, умирает, распадается в прах. А душа, которая поселилась в этом теле, нетленна, вечна и неизменна. Человек состоит из двух составляющих, двух природ, из двух субстанций. Эти две субстанции связаны друг с другом, но по природе совершенно различны. И это существенно. Тело временно, материально и является источником страданий и всяческих страстей души. Такой дуалистический взгляд на человека поначалу сильно препятствовал распространению христианства.

Вспомним книгу «Деяний». Апостол Павел прибыл в Афины и стал проповедовать Евангелие язычникам в афинском ареопаге. Он говорил им о единобожии, о вере в неведомого Единого Бога и затем стал рассказывать о воскресении Иисуса Христа. И вот тут все отошли и перестали обращать на него внимание. Правда, нашелся кто-то, кто сказал: «Послушаем этого бездельника. Кажется, он проповедует нам о каких-то новых богах». По-гречески воскресение – «анастасис», слово женского рода. «Он проповедует какую-то богиню Анастасию и Бога Иисуса». Это очень необычно для грека, эзотерически, таинственно. К нему снова собираются люди, но когда они поняли, что речь идет о телесном воскресении Иисуса, то души греков вокруг возмутились. Хорошо, что его не избили. Для грека мысль о воскресении тела была чудовищной и кощунственной. Ни малейшего труда для грека не представляло верить в воскресение. Это был древний мир, где вера в подобные чудеса была широко распространена и не казалась ничем необычным. Но дело в том, что для грека тело – это гроб, от которого душа мечтает избавиться. В теле душа страдает. В задачу души входит прожить эту жизнь в теле таким образом, чтобы удостоиться отлета из этого тела в блаженные места, на так называемые острова блаженных, где елисейские поля, полные сочной травы, прекрасных деревьев, цветов и, упаси Бог, не попасть в аид, подземное царство, где душа будет заточена. Были учения, которые говорили о том, что душа, вырываясь из тела, поднимается в небеса, к Богу и сливается с Божественной природой, попадает на свою истинную родину. А тут нам говорят и представляют как нечто положительное, что человек снова воскресает телесно. Да зачем?! Чтобы снова влачить это жалкое существование, полное страданий и несчастий? Для грека это было чудовищным кощунством и издевательством над человеком. Поэтому апостола Павла они никак не могли понять. Основной причиной этого непонимания было то, что они говорили, вроде бы, одним человеческим языком – греческим, но при этом говорили на разных антропологических языках. В одно и то же слово они вкладывали совершенно разные смыслы. Для грека тело – это гроб, а для апостола Павла слово «сома», «тело», обладало совершенно другим звучанием. Он понимал его не в платоническом, философском, дуалистическом смысле, а в библейском. Отказаться от телесного воскресения для апостола Павла было невозможно. На этом зиждилась вся его вера, все его упование, это основа основ христианства. В дальнейшем, после 70-го года, победил все-таки эллинизм. А библейский дух не исчез совсем, конечно, но во многом выветрился из христианского сознания. Интерпретация, толкование библейских текстов стало происходить уже в духе эллинистической антропологии. Она прочно утвердилась в христианском учении, в христианской догматике, еще прочнее в народном сознании.

Так происходило с конца I века и происходит до настоящего времени. Человек стал мыслиться состоящим из двух, а то и из трех субстанций, которые взаимозависимы, связаны, но по природе совершенно различны. Так дуализм выродился в дихотомию, в дихотомическое учение о человеке. Дихотомия – разделение (греч. «деление надвое»). Человек состоит из двух частей: тело и душа. Это называется дихотомия. Впоследствии эта дихотомия усложнилась и появилась трихотомия – человек состоит из трех субстанций: дух, душа и тело. В любом случае, человек делится либо на две части, либо на три части. Дихотомия значит деление. Это стало классикой и прочно утвердилось. Все это отразилось в церковной поэзии, в литературе, в церковном фольклоре, в аскетической практике, в церковной гимнографии. Можно сказать, что вся европейская культура следовала такой эллинистической схеме. Тем самым эта эллинистическая платоническая схема показала свою устойчивость, глубокую внедренность в сознание, оказалась очень сродни населению Европы. Возьмите даже столь далекого от религии человека, как великий психоаналитик, основатель психоанализа Зигмунд Фрейд. Он занимался психикой человека, человеком как психическим существом. Как он делит человека, на какие части? На подсознание, сознание и сверхсознание: эго – я, ид – оно (подсознание) и суперэго (сверхсознание). Это классическая схема фрейдизма, которая легла в основу всех дальнейших построений о сублимации, о вытеснении и так далее. Что говорит Фрейд при этом? Он говорит, что он эту схему придумал не сам, что она ему была подсказана Платоном. Он прямо указывает платонический источник своей трихотомии. Все это показывает жизнестойкость, практическую пользу эллинистической схемы. Она нам близка, понятна. Мы с детства в ней воспитаны. Но когда мы открываем Библию, то мы должны помнить, что 95% библейских текстов никакого отношения к Платону не имеют. Они были написаны либо гораздо раньше, чем жил Платон, либо даже позже, но написаны вне всякого эллинистического влияния. Это совсем другой мир, совсем другая цивилизация. Это не Греция, это Иудея, это не греческий язык, это еврейский язык, переведенный потом, конечно, на греческий язык. Это совершенно другой менталитет. Ничего подобного этой дуалистической схеме мы в Библии не найдем, за редчайшими исключениями на самых поздних страницах. Поэтому, когда мы читаем и толкуем библейские тексты, то мы читаем слова известные, но понимаем-то их так, как мы привыкли их понимать нашим сознанием, воспитанным платоническим дуализмом. Но они означали-то совсем другое, они пришли из другого мира. Иногда эти значения со временем настолько, что переходят в свою противоположность. Обычно я привожу самый такой смешной пример – слово «прелестный». «Идет прелестная девочка», – значит, она симпатичная, милая, добрая, хорошая, прелестная, просто прелесть одна. А когда вы открываете славянский текст Библии, что такое «прелестный» на старославянском языке? Лестный – значит, лживый, лесть, льстец, сам сатана лжец. Пре – усиливающая частица, значит, прелестная – суперлживая. «Вот идет сверхлживая девица». Одно и то же слово в разных культурных ситуациях означает разные вещи. Одна и та же реальность, скажем, человек, описывается в совершенно разных антропологических, философских, мировоззренческих координатах. Мы не можем сказать подчас, какая из систем лучше, а какая хуже. Ведь переход из одной системы координат в другую всегда возможен. Тем, кто изучал математику, это знакомо. Конечно, то, что легко в математике, далеко не всегда легко в культуре. Но все-таки это процесс возможный. Этот процесс перевода из одного языка на другой, переход из одной системы в другую, языковую, культурную, любую, называется герменевтика. Это греческое слово, которое у нас так и переводится, как перевод, скажем, из ортогональной системы в радиальную, или перевод с английского языка на русский. Итак, герменевтика, то есть истолкование, возможно. Но чаще всего люди не толкуют, а просто понимают, как они понимают, как читают, так и понимают. В еврейском тексте они понимают по-гречески. Это приводит подчас к удивительным ложным результатам в толковании. Послания апостола Павла – это письма, которые чаще всего были обусловлены какой-то конкретной ситуацией, как все наши письма (это мы сейчас воспринимаем их, как учебники, и слава Богу), но он-то писал конкретно, поэтому он не строит никакой научной антропологии, которая описывает феномен человека. Когда он говорит о человеке, то никогда не рассматривает его просто как какую-то природную данность, физическую или духовную, любую. Он всегда смотрит на человека в его религиозном отношении, в его отношении к Богу. Только так. И о Боге он никогда не говорит как о Боге как таковом. Он всегда говорит о Боге в его отношении к нам. Что такое Бог для меня, и что я для Бога – вот что важно для апостола Павла. Поэтому всякая антропология у него одновременно теология, и всякая теология одновременно антропология. Эти два момента теснейшим образом связаны.

Апостол происходил из среды эллинизированного (правда, умеренно эллиннизированного) иудейства. Он воспитывался в столице провинции Киликия, в городе Тарс. Иудейство в Тарсе было эллинизировано. Поэтому язык апостола Павла – это хороший греческий язык, но строй мысли при этом у него все-таки остается библейский. Павел думает по-еврейски, по-библейски, а говорит по-гречески. Цитирует он Библию греческую, Септуагинту (перевод еврейской Библии на греческий язык), а в этом переводе одни и те же еврейские слова часто переводятся самыми разными греческими словами. Наконец, апостол Павел говорит с простыми людьми, далеко не всегда возвышенно, поэтому часто он использует слова в их простонародном значении. Все это требует нашего очень серьезного научного внимания при анализе текстов апостола Павла.

Обратим внимание на основные антропологические термины. Прежде всего, на слово «сома» – тело. Это основное библейское слово, определяющее человека. Для христианства это особенно важно. Это важно было и для Ветхого Завета, но в Новом Завете это особенно важно, потому что мы утверждаем о телесном Христовом Воскресении. Один из библеистов XX века говорил, что у апостола Павла человек не имеет тело, но человек и есть тело. В этом особенность библейского употребления этого слова. Апостол Павел, например, просто не мыслит человека без тела. Он видит человека, чувствует, слышит его только как тело. Поэтому и бытие человека после смерти он не представляет себе нетелесным. Конечно, это будет совсем другое тело. Здесь это тело греха, тело материальное, плотское, тленное, а там будет тело Воскресения, то есть тело нетленное. У апостола Павла здесь разные появляются понятия. «Есть тело душевное, – пишет он, – а есть тело духовное». Откуда эти слова? Что это за душевное тело? А это вот то тело, которое у меня сейчас. Душевное тело – это тело первого Адама. «И сотворил Бог Адама, и вдунул ему в лицо дыхание жизни, и стал человек душою живой», – вот отсюда первый Адам душевный, потому что он стал душою живой, то есть дышащим существом. А согласно пророчествам ветхозаветных пророков, в последние дни Бог изольет от Духа Своего. Этот Дух прольется на людей, и это уже будут люди, на которых излился Дух Святой. Это люди духовные. Но все равно это всё тела: тело душевное, тело духовное. Слово «тело» никогда не употребляется в смысле «труп», в каком мы часто употребляем его: перенесение тела, захоронение тела. Этого нет, тело всегда живое. Сома – это всегда живое, это живой человек. И со смертью далеко не всегда может исчезнуть, а действием Божиим может быть воскрешенным. Это снова будет тело, конечно, не такое, а уже тело нового века. Если определять более логически, философски, тело – это человек в его объективной данности, человек как объект, как я его вижу, слышу, как я себя ощущаю как тело. И как всякий объект, тело может быть порабощено, схвачено, использовано. Может стать, например, рабом греха. Грех здесь выступает как хозяин, который завладел этим телом. А может быть, как раб, освобождено, тогда говорится о теле искупления. В классической Греции сома – это гроб, что-то тленное, которое отождествляется с материей: кости, кожа, мясо, тело. У апостола Павла ничего такого нет, тело – это человек. В архаической, первобытной Греции было тоже именно так. Само слово «сома» подсказывает нам это значение неделимости. Если мы человека будем представлять себе, как кости, кожу, сало, то тогда он вполне делим. А если представлять его себе, как «сома»… Предлагаю вслушаться в это слово: корень «со», суффикс «ма». Что означает корень «со» по-гречески? Означает «целый, цел». То есть сома, если буквально будем переводить, — целое. Как будет по-белорусски «тело»? Так же, как это было во всех древнеславянских языках, – «цело». То есть «тело» и есть «целое». Также и в греческом, и в английском, и во многих других языках. Это понятие о том, что человек есть нечто целое. Целое – это то, что не делится. А если перевести слово «неделимое» на греческий язык, получится «атом». Атом – это не делимое, так раньше себе представляли. Маленькое тельце, маленькое сома. Корень «том» хорошо известен. Анатомия – расчленение, разделение. Всякое сома, всякое тело – есть атом. Просто по определению, раз это целое, значит, оно не делится, атом. Теперь переведем это слово на латинский язык. «А» по-латыни «ин», а «делить» – «дивайн, дивид», индивидуум. Значит, всякий человек есть индивидуум. Это мы только так говорим, что человек неделим, нам бы хотелось быть неделимыми, индивидуумами. Но каждый из нас знает, что он в конце концов распадется в прах: «Отымеши дух их, и исчезнут, и в персть свою возвратятся». Тело превратится в кучу праха. Об этом и Библия говорит, это мы все и на опыте знаем. И вообще человек делится каждый день. В человеке не остается ни одного элемента, который бы за 7 лет не поменялся.

В одной из английских абсурдистских пьес у Сэмюэла Беккета на сцене появлялось два мусорных бачка. Поднимается крышка бачка, а оттуда поднимается голова старика, противного, седого, беззубого. Он говорит: «Ой, жизнь ужасна, я старею, я теряю волосы, зубы. Я умираю, превращаюсь в прах». Открывается крышка второго бачка. Оттуда поднимается точно такая же голова старика, такого же беззубого и плешивого, который говорит: «Жизнь прекрасна, жизнь удивительна! Я теряю волосы, зубы, ведь жизнь есть движение, я меняюсь, двигаюсь, я живу!». То есть все мы меняемся и движемся, и делимся. Практика нам показывает, что настоящим-то сома мы не владеем. На самом деле мы такая полусома-полукуча. Истинным сома, истинным телом обладает для нас только воскресший Иисус Христос. Вот Его тело уже не разлагается, оно уже не умирает. Он – истинное «цело», тело. Поэтому каждому из нас предлагается присоединиться к этому Телу Христову. Это очень глубокие мысли. Многие из нас задумывались над этим. Поэтому само понятие «тело» относится не только к области антропологии, но и к области спасения, экклезиологии. Без тела нет никакого спасения. Само слово «спасение», «учение о спасении» (греч.) – сотериология, то есть учение о цельности. Мы бы перевели по-русски это так – целение, сотерио – то, что у нас переводится как спасение. Но русское слово «спасение» не очень хорошо отражает смысл самого понятия. Что значит спасение? Ну, из пожара человека спасли, спасение на водах. А вот то, что в Библии, в Новом Завете, «сотерия» означает «целение». Человек не цел, его надо сделать целым. У человека нет истинного тела, у него тело мнимое, это тело греха. Надо сделать подлинное тело, потому что это тело греха все время грозит превратиться в кучу праха. Человек – невольник греха, разложения, отчуждения от Бога. И только в Боге он может найти истинное тело, цельность. Это называется исцелением. Сделать тебя целым. Ты разлагаешься, ты болен, тебя надо исцелить, дать тебе «сотерию», «целение». Отсюда «сотир» – целитель, у нас переводится – Спаситель, тот, кто нас исцеляет, исцеляет болезнь греха. Вот почему все исцеления в Новом Завете, в Евангелиях имеют такое большое символическое значение, как знамение, указывающее на грядущее полное исцеление. Не от частной болезни, от простуды или слепоты, а от греха, потому что грех – это болезнь, причем передающаяся из рода в род. Эта связь между спасением, (сотерия – целение в буквальном переводе) и человеком (сома) очень ярко прослеживается и во всем Новом Завете (у апостола Павла особенно), и в общем-то, в культуре многих народов. Например, здоровый, исцеленный по-латыни – санос. Mens sana in corpore sano (лат.) – «В здоровом теле здоровый дух». Отсюда «санатории», «санации» и так далее. Санос – значит, здоровый, цельный, исцеленный. А как будет по-латыни спасенный, святой? Санктос. Санкт-Петербург. Корень один и тот же: исцеленный – санос и спасенный – санктос. И в других языках также. По-английски целый, цельный – whole, а святой, ну, скажем, Святой Дух – Holy Spirit. Тот же самый корень – и святой, и целый. Во всех языках всегда одно и то же: исцеление, спасение и цельность – это одно и то же. Поэтому учение о телесном воскресении играет столь огромную, фундаментальную роль в Библии, в Новом Завете. При этом понимается именно библейское «сома» – человек, как целое, а не эллинистическое разлагающееся мясо, кожа, кости. В этом путаница. Когда мы читаем «сома», «тело», мы немедленно думаем об этом эллинистическом теле. А мы иначе и думать не можем, потому что мы воспитаны все в греческом духе. Но это может приводить к очень нехорошим последствиям при чтении, истолковании и понимании Библии. В Коринфе апостолу Павлу пришлось столкнуться с тем же, с чем он столкнулся в Афинах. Там его просто не поняли и прогнали, а в Коринфе он организовал Церковь и впоследствии переписывался с ними, но его отношения с коринфскими христианами всегда были очень напряженными. Это мы видим во всех его посланиях. Коринф – столица провинции Ахайя, населенный людьми грамотными, образованными, философски подкованными. И как всегда между философами, между людьми образованными, там были частые идеологические и мировоззренческие недопонимания, взаимные обиды и споры. Там начались разделения на партии: я Аполлонский, я Христов, я Павлов. Основное, что разделяло коринфян – это отношение к антропологии. Большинство из них были дуалистами. К Библии ведь мало там кто имел отношение, почему в коринфских посланиях так мало цитируется Библия. Откуда они там знали о каком-то Давиде, о каком-то Аврааме. Они вчерашние язычники, они имен-то таких не слышали. Поэтому первое послание к коринфянам носит такой эллинистическо-философский характер. Апостол Павел рассуждает в нем о разделениях в Церкви. Антропологический дуализм, то есть разделение тела от некой иной, иноприродной ему субстанции, от души или духа бессмертного, приводило к двум совершенно противоположным этическим и нравственным тенденциям. С точки зрения эллинизма тело – это гроб, зло, а душа – это благо, это что-то божественное. Если тело – зло, а я уже верую в Бога и во Христа, то я каким-то образом избавляюсь от зла и перехожу в сферу добра, я живу весь в Духе Святом, во Христе, это вот этот мир весь погряз в телесном, а я-то весь уже в духовном и к телу не имею никакого отношения. Плевать мне на это тело, не хочу я иметь с ним ничего общего. Это гроб, из которого я давным-давно вырвался во Христа и в Святого Духа. Поэтому если тело идет пьянствовать куда-то, то пусть пьянствует, ему же хуже – скорее концы отдаст. Это же не я, а я-то во Христе! А это тело пьянствует. Тело пошло блудить, пусть блудит, ничего хорошего ему от этого не будет, состарится скорее. И так далее. Это полное пренебрежение к телесной жизни в смысле полной отдачи телесной жизни фактически. Таких дуалистов называли либертинистами (от слова «либертос» – свобода). Была и другая группа дуалистов, которые говорили: «Да, тело – это зло, а душа – это добро, и поэтому тело надо всячески подавлять». Это такой предельный аскетизм: как можно меньше есть, а если есть, то только какую-нибудь травку. Или секс – ну, у нас, конечно, секса нет вообще, полностью. Рожать детей? Да зачем? Это умножать скорби в этом мире, это связано с телесными отношениями – ни в коем случае. Жениться? Нет, нет, нет, скорее всего – разводиться. И так далее. Вот это такой предельный еретический аскетизм. Вот это два полюса, с которыми апостол Павел постоянно враждует в перовом послании к коринфянам. А вот в шестой главе он набрасывается на этих либертинистов и приводит в 12 стихе их лозунг: «Все мне позволено», и отвечает: «Но не все полезно. Ничто не должно обладать мною». Второй лозунг, который они приводят: «Пища для чрева, чрево для пищи, но Бог уничтожит и то, и другое. Что на это обращать внимание? Пища, питие, блуд – это все телесное, чепуха. Бог все это уничтожит». Павел этим возмущен и отвечает им (интересная параллель): «Тело – не для блуда, но для Господа. Господь не уничтожит, а воскресит нас, тело». Что не нравится Павлу, на что он обращает внимание? На то, что они представляют себе человека, как чрево, набитое пищей. Павел говорит: «Нет, человек – это не чрево, набитое пищей. Человек – это тело, целое. Конечно, чрево для пищи, пища для чрева, но целое тело не для пищи, оно было создано Богом для Самого Себя, для Бога, для Господа. И Господь с Небес сошел для тела, то есть человек для Бога, и Бог для человека, и Бог воскресил и Иисуса, и наши тела воскресит. Не уничтожит, как чрево, а воскресит, как тела. Здесь сталкиваются два совершенно разных мировоззрения, два совершенно разных взгляда на человека: эллинистический дуализм, человек – это чрево, от которого свободна душа, и Павлов, библейское понятие о человеке, человек – это целое, не делимое на каких-то два куска, на материю, на душу, или на три куска. Бог воскресит человека именно в его подлинной цельности, в теле.

Источник: Епархиальное радио "Град Петров".